– Чистки?

– Да. Власти облюбовывают район, нагоняют полицию, та ловитбездомных и сплавляет куда подальше. Именно это произошло в Атланте наканунеОлимпиады – позор, видите ли, если мир узрит на улицах нищих и попрошаек. Вотони и приказали своим штурмовикам решить проблему, а потом хвалились, какойчистенький и аккуратненький у них город.

– Куда дели людей?

– Да уж, конечно, не в приюты, черт побери, их в Атлантепросто не существует. Прошлись частой гребенкой по центру, собрали всех, когоможно было, вывезли на окраины и разбросали там, как навоз. – Секунд пять, покаодной рукой Мордехай подносил ко рту стаканчик с кофе, а другой регулировалотопитель, руль машины болтался сам по себе. – Запомни, Майкл: каждый человеквынужден где-то быть, то есть присутствовать. У этих людей нет выбора. Еслиголоден – просишь пищу. Если устал вусмерть – засыпаешь, где откажут ноги.

Если у тебя нет дома – живешь где придется.

– Их арестовывают?

– Каждый день, и это по-настоящему глупо. Возьмем бродягу.Время от времени ему удается приткнуться в приют, найти работу, за которуюсколько-нибудь да платят. Он старается, хочет подняться на ступеньку выше. Ивдруг его арестовывают за ночь под мостом. Но ведь каждый должен где-то спать.Вся вина этого человека в том, что городские власти с поразительнойблизорукостью приравняли бездомность к преступлению. Парень вынужден платить тридцатьдолларов, чтобы выбраться из камеры, и еще столько же составляетадминистративный штраф. Шестьдесят долларов из очень тощего кошелька. Обществодает нашему герою очередной пинок в зад. Он арестован, оскорблен, оштрафован,наказан – и должен осознать порочность своего образа жизни. Найди дом! Чтоб наулице тебя больше не видели! Это происходит во всех наших городах, Майкл.

– Лучше остаться в камере?

– Когда ты был в тюрьме в последний раз?

– Я там вообще не был.

– И слава Богу. Полицию никто не учит работать с бездомными,тем паче если они недееспособны или больны. Тюрьмы переполнены. Системауголовного судопроизводства абсурдна в принципе, а юридическая ответственностьза отсутствие постоянного места жительства запутывает ее окончательно. И –полный маразм! – сутки пребывания за решеткой обходятся обществу на двадцатьпять процентов дороже, чем день в приюте с питанием, расходами на транспорт ипомощью в трудоустройстве. Двадцать пять процентов! Это без затрат на арест исудопроизводство. А большинство городов, в частности Вашингтон, предпочитаютзакрывать приюты и разоряться, чтобы превратить бездомного в преступника.

– Похоже, пора судиться с ними.

– Мы заваливаем суды исками. По всей стране наши адвокатыборются против дурацких законов. Власти не жалеют средств на уплату судебныхиздержек, а могли бы на эти деньги выстроить несколько приютов. Да, нужно оченьлюбить нашу страну, чтобы жить в ней. Нью-Йорк, богатейший город в мире, не всостоянии дать каждому своему жителю крышу над головой, и бродяги спят натротуаре Пятой авеню. Сия картина столь ранит сердца чувствительных ньюйоркцев,что они избирают мэром Руди Как-его-там, который торжественно клянется очиститьулицы от бродяг. И он выполняет обещание и получает от городского советаголубую ленту за беззаветное служение обществу. Методы знакомые: урезатьбюджет, закрыть приют, программу социальной помощи свести до минимума. Затонью-йоркские юристы сколотят состояния на защите интересов города в судах.

– А что в Вашингтоне?

– Немногим лучше.

Мы въехали в ту часть города, где недели две назад япредпочел бы не появляться даже в бронежилете. Витрины редких магазиновпрятались за толстенными черными металлическими решетками, жилые доманапоминали заброшенные фабрики, из окон которых почему-то торчат шесты с мокрымбельем. Вот на какую архитектуру уходят деньги налогоплательщика!

– Вашингтон, – не умолкал Мордехай, – город преимущественнонегров, среди которых много преуспевающих граждан. Он привлекает людей,стремящихся к переменам.

Хватает всякого рода активистов и радикалов. Вроде тебя.

– Я бы не стал причислять себя ни к тем, ни к другим.

– Сейчас понедельник, утро. Где в это время ты привыкнаходиться на протяжении последних семи лет?

– За рабочим столом.

– Прекрасным столом.

– Да.

– В роскошном кабинете.

– Да.

Одарив меня широкой улыбкой, Мордехай подвел черту:

– Значит, ты радикал.

Инструктаж закончился.

В здании когда-то размещался универсальный магазин.Табличка, написанная от руки, гласила: “Добрый самаритянин”.

– Частный приют, – пояснил Мордехай. – Девяносто коек,приличная еда. Совместное владение ассоциации церквей Арлингтона. Мы работаем сней уже шесть лет.

* * *

У входа пять добровольцев разгружали пикап с коробкамиовощей и фруктов. Пожилой чернокожий джентльмен, перемолвившись с Мордехаем,открыл нам дверь.

– Экскурсия не займет много времени, – предупредил Мордехай.

Стараясь не отстать ни на шаг, я последовал за ним.

Помещение – настоящий лабиринт – было разбито некрашенойфанерой на квадратные клетушки, каждая запиралась на замок. Одна комнаткаоказалась открытой. Мордехай вошел и поздоровался.

На краешке койки сидел карлик с дико вытаращенными глазами.На приветствие он не ответил.

– Хорошая комната, – сообщил мне Мордехай. – Есть постель,есть куда сложить вещи, есть электричество. – Он щелкнул выключателем,небольшая лампочка на стене погасла и вспыхнула вновь. Карлик не моргнул.

Потолок в клетушке отсутствовал: метрах в десяти над нашимиголовами виднелись балки бывшего торгового зала.

– А санузел? – осведомился я.

– Душ и туалет в конце коридора. Персональные удобства вприютах редкость. До свидания, – бросил Мордехай жильцу. Тот кивнул, мы вышли.

Из радиоприемника неслась музыка, по телевизору диктор читалсводку новостей. Мимо нас сновали люди. Утро понедельника – кто-то спешил наработу, кто-то – на ее поиски.

– Заполучить здесь место, похоже, трудно? – спросил я, знаяответ.

– Почти невозможно. Очередь желающих огромная, а приют беретотнюдь не каждого.

– Каков срок проживания?